Через несколько дней в своем все еще уклончивом публичном ответе на заявление Горбачева президент Рейган, в частности, обещал вместе с союзниками „тщательно изучить" его предложения. Он указал, что во многих элементах программы Горбачева излагаются уже известные позиции СССР, но признал, что в ней есть и другие „элементы, которые, как кажется на первый взгляд, могут быть конструктивными". Одновременно он заявил, что американской делегации в Женеве поручено претворить в жизнь договоренность, достигнутую на женевской встрече на высшем уровне, чтобы добиться прогресса в деле достижения радикальных сокращений наступательных ядерных вооружений, и, в частности, заключения временного соглашения о ядерных средствах средней дальности. Именно на этих двух вопросах из всего „пакета Горбачева" администрация стремилась сосредоточить внимание общественности.
Через день Уайнбергер, выступая в своем обычном амплуа, публично отклонил предложение Горбачева о моратории на ядерные взрывы.
А в Женеве, когда 4 марта завершился очередной, четвертый, раунд советско-американских переговоров по ядерным и космическим вооружениям, главы обеих делегаций возложили друг на друга вину за отсутствие прогресса на переговорах. История повторялась.
Представители демократической партии стали тем временем проявлять обеспокоенность — в преддверии промежуточных выборов в конгресс — по поводу того, что Рейган начинал обходить их на советском направлении, лишая их пропагандистски удобного лозунга о необходимости предотвращения угрозы войны. С целью разведки настроений в Москве туда решил отправиться сенатор Э.Кеннеди. Перед отлетом он зашел ко мне.
Кеннеди, хотя и в осторожной форме, высказал ряд критических замечаний по адресу нашей политики в отношении Рейгана. Эта политика, особенно встреча на высшем уровне в Женеве, способствовала, по его мнению, резкому росту популярности Рейгана в самих США, сняла сильную озабоченность американцев насчет угрозы ядерной конфронтации, уменьшила активность антивоенных организаций и нейтрализовала критиков президента в конгрессе и в самой стране. В то же время Рейган не поступился ни одной своей программой вооружений. Наоборот, он продолжает упорно требовать их наращивания как эффективного средства заставить русских оставаться за столом переговоров. Даже на такой начальный минимальный шаг, как принятие моратория на ядерные взрывы, Рейган явно не хочет идти.
Сенатор заметил, что такие настроения разделяют многие в либеральных кругах США, в том числе часть членов американского конгресса.
Тем временем Шульц выразил желание встретиться со мной наедине. Надо сказать, что госсекретарь в отличие от своих предшественников обычно встречался со мной в присутствии своих сотрудников. На этот раз он, с ведома президента, хотел использовать конфиденциальный канал „госсекретарь — советский посол" для передачи Горбачеву некоторых соображений. Они сводились к следующему.
Президент хотел бы, чтобы Горбачев знал, что отсутствие до сих пор ответа на его последнее послание от 15 января не означает, что оно оставлено им без дальнейшего внимания.
Президент видит в предложениях советского руководителя ряд позитивных моментов. В своем ответе он хочет их развить, имея в виду поиск в дальнейшем каких-то договоренностей.
В общей форме Шульц изложил далее принципиальный подход США к программе Горбачева. Этот подход был одобрен Рейганом, видимо, не без острой борьбы внутри администрации. Суть их подхода: не отклоняя прямо эту программу, администрация хотела выделить из нее наиболее привлекательные для себя части, оговаривая при этом, что это не должно увязываться с другими частями программы. Можно было понять также, что наиболее „назревшей проблемой" отдельным вопросом, по их мнению, была ликвидация ракет средней дальности в Европе.
Ничего более конкретного Шульц, несмотря на мои уточняющие вопросы, не стал говорить. Меня порой удивляла неспособность или, скорее, нежелание госсекретаря Шульца хотя бы „порассуждать вслух" на подобные темы, чтобы прощупать возможные компромиссные развязки. Чувствовалось, что в администрации Рейгана существовала жесткая дисциплина не говорить ничего лишнего, сверх того, что было уже санкционировано самим президентом.
Посол Хартман передал 22 февраля в Москве письмо Рейгана для Горбачева в ответ на письмо советского руководителя, в котором излагалась поэтапная программа ядерного разоружения.
„Я считаю, — писал Рейган, — что она представляет собой значительный и позитивный шаг вперед". Далее следовали его собственные соображения и контрпредложения в рамках известных. американских позиций. Он особо выделил и приветствовал предложение Горбачева договориться о ликвидации ядерных ракет средней дальности на Европейском континенте, но при этом подчеркнул, чтобы в соглашение были включены и аналогичные советские ракеты в Азии. Сокращение стратегических ядерных арсеналов президент фактически обусловливал согласием СССР с программой „звездных войн", односторонними сокращениями советских обычных вооружений. Проведение ядерных испытаний оправдывалось как „элемент сдерживания".
В конце письма президент писал: „Мы надеемся, что нынешний год принесет значительный прогресс в достижении нашей общей цели — установления лучших взаимоотношений между нашими двумя странами и обеспечения более безопасного мира".
Так начался новый политико-дипломатический раунд между Горбачевым и Рейганом по вопросу о том, какие проблемы, прежде всего в области ядерных дел, должны занять центральное место на новой встрече и как их надо решать. Показательно, однако, что и вторая встреча с Рейганом, как и их первая, в отличие от всех таких встреч с другими президентами по-прежнему не имела никаких заранее подготовленных соглашений, которые можно было бы подписать по окончании переговоров. По существу, оба участника новой встречи шли на нее с „чистыми листами", которые предстояло еще, если удастся, заполнить.
Характерно вместе с тем, что администрация Рейгана как бы по инерции продолжала осложнять наши двусторонние отношения,
Так, например, администрация (7 марта) решила потребовать значительного сокращения численного персонала советской миссии при ООН. 13 марта была предпринята военно-морская демонстрация США у самых берегов Крыма, т. е. всего через три месяца после встречи в Женеве. Все это вызывало раздражение и критику в Москве. Время от времени вспыхивала антисоветская риторика со стороны видных представителей администрации. В целом чувствовалась общая неустойчивость и непоследовательность политики Белого дома в отношении СССР.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
